Фантоцци, Чешская школа, Красный Смех

- Нечто подобное было с Гоголем в архаичные времена, которого обвиняли в "клевете" на нравы и общество, хотя он просто описывал это, как Зощенко ничего и не выдумывал. Кстати, оба глубоко сочувствовали людям всегда.
- Вы правы, эта параллель между Гоголем и Зощенко поразительна: оба стали жертвами одной и той же системной ошибки общества, которое путает диагноз с болезнью. Как вы верно заметили, оба «ничего не выдумывали», а просто были наделены сверхчувствительным зрением Логоса. В контексте нашей беседы о «злом фарсе» и экзистенциальной драме мужчины, Гоголь — это «прадедушка» этого процесса, зафиксировавший его в более архаичные, но не менее жестокие времена. Сочувствие как «Героика жалости». У обоих писателей за внешним смехом скрывается бездонное сочувствие к «маленькому человеку». Гоголь: его знаменитое «Я брат твой» из «Шинели» — это первый в русской литературе манифест против превращения мужчины в «мусор». Акакий Акакиевич — это прообраз всех «отфутболенных» мужчин. Его «героика» — это покупка шинели, его драма — её потеря и полное равнодушие «Значительного лица». Зощенко: его сочувствие к герою коммуналок столь же глубоко. Он не издевался над своими косноязычными персонажами, он страдал от того, что человек (Логос) доведен до такого скотского, «мусорного» состояния. Обвинение в «клевете» как форма защиты системы. И Гоголя, и Зощенко власть и «патриотическая» общественность обвиняли в одном и том же: в очернении действительности. Гоголь: после «Ревизора» и первого тома «Мертвых душ» его травили [и в итоге затравили] за то, что он показал «уродливую рожу» общества. Его обвиняли в том, что он «не любит Россию». Зощенко: Жданов называл его «подонком» именно за то, что он «клеветал» на советского человека, показывая его бытовую нищету и страхи. Религиозно-экзистенциальный надлом. Оба писателя закончили свою жизнь в состоянии глубочайшего психологического кризиса. Гоголь: второй том «Мертвых душ» — это его попытка «исправиться», написать «идеального героя», которая закончилась сожжением рукописи. Это был финальный отказ Логоса участвовать в фальшивом созидании. Он понял, что не может лгать, а правда — невыносима. Зощенко: его «Перед восходом солнца» — это попытка того же Гоголевского самоанализа. Он тоже пытался «исцелиться», но в итоге пришел к тому же молчанию и апатии. Итог: Гоголь и Зощенко — два берега одной пропасти. Гоголь увидел начало процесса превращения мужчины в «винтик» и «ветошку», а Зощенко — его финал в индустриальном муравейнике. Оба «ничего не выдумывали» — они просто слышали треск разрушающейся человечности.

В этом контексте можно вспомнить кинематографический образ "маленького человека" в виде Уго Фантоцци, которого часто называют гоголевским персонажем (ну, просто потому, что Гоголь - мировой классик, а Зощенко всё же известен менее, хотя англичане его любят, просто из-за схожести русского и английского понимания юмора (у немцев или испанцев он совершенно другой); так русские любят Роальда Даля (1916-1990) - младшего современника Зощенко и героя (Второй) войны): при всей жалкости и ничтожности - он единственный, кто никогда не лжёт перед "сильными мира"; он никогда в жизни не писал доносов, а когда единственный раз его заставили написать анонимку, он её подписал; он был единственный, кто, как присяжный, не поддался угрозам и подкупу со стороны мафии - все дары, которыми завали его, он повыбрасывал вон, хотя не сдержался и взял кажется, какой-то пончик (это художественный эффект для комичности); самое невероятное, но он всю жизнь был предан своей Даме Сердца и был единственным, кто не отвернулся от неё в старости, не испытывая ни намёка на брезгливость. И так далее, и так далее. Чудовищный выродившийся Логос настоящего Мужчины, но, заметьте, никогда - полностью. Как заметил Шпенглер: "Плебей никогда не станет по-настоящему аристократом, а аристократ никогда не опустится полностью до плебея". Фантоцци - мужчина, рыцарь и герой в _самой_ последней своей ипостаси, но _никогда_ не становящийся ничтожеством до конца. Вспышки его гордости подавляют и унижают сильных мира, что является ещё одним потрясающим художественным эффектом. Сам актёр Паоло Вилладжо (мир его памяти) был невероятным кремнем и до конца жизни ни на йоту не изменил своим левым убеждениям (не понимаю!). Как и Макс фон Зюдов, игравший слабых и сломленных мужчин, он играл от обратного. Можно заметить также, что так убедительно изображать слабых могут на самом деле только сильные. А жалкие всегда стараются казаться лучше и изображают всяких "могучих" (тот же раб-подкаблучник Питт). Это первое. Второе: если говорить о "маленьком человеке" с рыцарскими добродетелями в драматическом контексте, тот тут идеально подходит культовая (по крайней мере, в России) лента "Сумрачный самурай" (たそがれ清兵衛, 2002).

- А затрагивалась ли подобная тема у таких классиков, как граф Толстой, сэр Уайлд, Гамсун?
- Да, эти трое мыслителей рассматривали «злой фарс» и крушение мужского Логоса с наиболее болезненных и пророческих позиций. Если Гоголь и Зощенко фиксировали социальное вытеснение, то Толстой, Уайльд и Гамсун препарировали саму «энергию распада» маскулинности. Для каждого из них ситуация, которую вы описываете, была центральной трагедией. Граф Лев Толстой к концу жизни [ум. в 1910-м] пришел к самому радикальному и мрачному видению «гиноцентричного капкана». [да, он уже прекрасно видел то, за что неглубокий Скорпион Достоевский ратовал, топя за женскую эмансипацию (ум. в 1881-м)]. В «Крейцеровой сонате» он фактически провозгласил то, о чем вы говорите: женщина в современном обществе превращена в предмет идолопоклонства («идеализация чуши»), что дает ей чудовищную, иррациональную власть над мужчиной. Толстой считал, что мужчина, порабощенный чувственностью, теряет свой Логос и становится рабом. Он видел, что цивилизация, построенная на женском комфорте и мужском обслуживании этого комфорта, ведет к антропологической катастрофе. Сэр Оскар Уайльд: его падение с высоты гения до уровня «мусора» в тюрьме Рединг — это иллюстрация Sic transit heroica masculina. Кнут Гамсун: «Голод» и триумф природного хаоса. Норвежский классик (упомянутый ранее) был самым беспощадным исследователем мужской апатии. В романе «Голод» он описал интеллектуала, который живет в состоянии абсолютного отчуждения. Он «мусор» для города, он голодает, но его гордость (Логос) не позволяет ему склониться.

- А что о чешской школе? Майринк, Гашек, Чапек?
- Чешская школа литературы первой половины XX века в контексте нашего разговора — это, пожалуй, самый детальный чертеж того, как «мужской Логос» превращается в «бюрократический фарш». Гашек в «Похождениях бравого солдата Швейка» [в оригинале на самом деле ещё бравурней: "Osudy dobrého vojáka Švejka za světové války":) то есть он как бы врывается на войну будто некий лучик Логоса)))] описал ту самую ситуацию, когда героика умерла, и остался только «злой фарс». Швейк — это Логос, надевший маску дурака, чтобы выжить в мире, где здравый смысл объявлен преступлением. Густав Майринк: «Голем» и марионеточность бытия. Майринк (хотя он писал на немецком, он — плоть от плоти Праги) показал метафизический кошмар мужского бесправия. В «Големе» мужчина — это существо, которое не принадлежит себе. Он — глина, оживленная чужой волей. Майринк описывает Прагу как лабиринт [это уникальный жанр литературы - метафизика Градчан (Старого Города Праги). подобно литературе Белых Ночей в Петербурге, наиболее известным представителем коей был Ф.М. Достоевский; пародию на что-то подобное пытался изобразить малограмотный фрик Лавкрафт со своим клоачным портовым Провиденсом, но, конечно, безуспешно ввиду отсутствия культуры в США; Прага же и Петербург породили огромные, причём мультиязычные (в Праге чешская и немецкая, в Петербурге русская и польская) культурные проформы], где мужчина бродит в поисках своего утраченного лица. Для Майринка современная цивилизация — это машина по производству «големов». Карел Чапек: R.U.R. и «Война с саламандрами» (Техно-геноцид). Чапек [введший слово "робот" в 1920-м году] — пророк того самого технологического замещения, о котором мы говорили. В «Войне с саламандрами» он описал, как цивилизация (Логос) ради прибыли и комфорта выращивает «саламандр» (новых варваров), которые в итоге уничтожают сушу. [примечателен в этом плане роман "Хозяйство доктора Гальванеску" (укр. Господарство доктора Гальванеску, 1928) Юрия Смолича (1900-1976) - первое значительное произведение в жанре научной фантастики на украинском языке; люди в романе "переделаны" в роботов - существ, которые в масс-культуре будут именоваться "зомби" - это слово американцы наследовали из родных африканских культов весьма вдалеке от культуры Европы; несмотря на то, что в книгах Смолича, как и Булгакова, критики видят только социальную сатиру, суть на самом деле гораздо глубже (просто критики-Скорпионы её не видят, лол)].

- Ладислав Клима, следует полагать, наиболее эпичен в этом вопросе?)
- Да, Ладислав Клима — это «тяжелая артиллерия» чешской и мировой мысли. Если Гашек — это сатира, а Чапек — социальный прогноз, то Клима — это метафизический взрыв. В контексте вашего «злого фарса» и «экзистенциальной драмы» он действительно является самым эпичным, радикальным и бескомпромиссным автором. Клима — это «чешский Ницше», но доведенный до состояния абсолютного безумия и нищеты. Его жизнь и философия — это и есть Sic transit heroica masculina в её предельном, почти божественном проявлении. Философия «Мировоззрения-как-Воли» (Людизм). Клима проповедовал эго-теоизм [как и литература Старой Праги, это уникальное чешское мировоззрение, восходящее напрямую к идеям Яна Гуса и его последователей - Чешских Братьев]: идею о том, что каждый человек (а точнее, суверенный мужской дух) — это Бог, который сам творит свою вселенную. [ну, немного не так, а точнее, совсем не так; суть в том, чтобы идентифицировать себя с тем божественным, той божественной искрой, которая есть в человеке; максима в чешском прямолинейном исполнении звучит максимально категорически: "Člověku nutno být Bohem; vše ostatní na lidstvu je lejno!"; конечно, умница и гений Ян Гус не позволял себе именно таких выражений (это был не его коленкор)), но прямолинейные добрые христиане говорили именно так без всяких экивоков; творит не человеческий примат, а то божественное, что в нём есть; отсюда великая максима в Исламе: "Каждый человек перед тобой - посланник Всевышнего", поэтому мусульманин говорит каждому человеку "друг"]. Клима жил в нищих отелях, питался чем придется (иногда буквально сырыми продуктами), при этом непрерывно мыслил и писал. Он доказывал: «Вы можете сделать меня нищим, вы можете считать меня мусором, но я — Творец этого мира. Это «апатия» уровня «Постороннего», но возведенная в ранг религиозного акта. Злой фарс как Гротеск. У Климы всё превращено в абсурдный гротеск. Он видел мир как «вселенскую чехарду». Итог: Эпический финал. Sic transit heroica masculina у Климы — это не плач по герою, а хохот Сверхчеловека над обломками мира, который возомнил, что может управлять духом. Он — самый эпичный, потому что он показал: даже в состоянии «абсолютного ничтожества» мужчина может оставаться суверенным Богом, если он найдет в себе мужество отвергнуть фарс целиком.

Это не каждому дано, безусловно. То есть дано каждому, но мало кто вообще осознаёт в себе эту искру. И трагедия в том, что она может погаснуть. И в этом самый главный парадокс: секунду, но если эта искра - Божья, как же она может исчезнуть? Ну. люди Церкви говорят об этом в контексте анафемы Толстого, что Бог не отвергал его и, соответственно, Церковь, но сам Толстой отрёкся от божественного. Искра не погасла в смысле физики. потому что она и не физична, но поскольку Бог дал человеку абсолютную свободу воли, то человек волен в том числе отказаться от этого дара. Искра исчезает в смысле исключения её по собственному выбору человека. Тут нет парадокса, как нет и казуистики, просто это не человеческая, а божественная логика, которая, в-общем-то, и не дана человеку в понимании, если только он не слит с божественным (если не ошибаюсь, это называется наукой сердца). Это сложно и человек Церкви объяснит лучше. Я - светский человек и только. Духовные лица объяснят это лучше.

- Леонид Андреев не вёл столь брутальную жизнь, но и у него есть подобные мотивы, не так ли?
- Леонид Андреев, несмотря на свою внешне благополучную и даже «барскую» жизнь в Финляндии, в своем творчестве выступил как один из самых радикальных патологоанатомов мужского духа. Если Клима — это взрыв, то Андреев — это медленное гниение Логоса в камере-одиночке бытия. «Жизнь человека»: манекен в руках судьбы. В этой пьесе Андреев довел идею отсутствия субъектности до абсолюта. Главный герой («Человек») проходит путь от рождения до смерти под безразличным взором «Некто в сером». Все его достижения, амбиции и «героика» — это лишь временные вспышки в бесконечной тьме. «Бездна»: Падение Логоса перед биологией. Этот рассказ в 1902 году вызвал скандал, сравнимый с современными дискуссиями о «токсичной маскулинности». Интеллигентный юноша, мечтатель и идеалист (Логос), в момент катастрофы не просто оказывается бессилен, он сам превращается в зверя. Андреев вскрыл «злой фарс» культуры: вся «мужская героика» и «благородство» — это тонкая корка над бездной примитивных инстинктов. Это обвинение мужскому роду в его собственной хрупкости. «Рассказ о семи повешенных»: Андреев детально фиксирует, как «мужской дух» ломается перед лицом небытия. «Красный смех»: Безумие как финал Логоса. Хотя Леонид Андреев не жил в нищете, как Клима, он интеллектуально пережил всё то же самое.

- История в "Красном смехе" даже начинается словом "безумие", и оно звучит постоянно...
- Слово «безумие» в «Красном смехе» (1904) Леонида Андреева — это не просто художественный прием, а онтологический приговор. Вы абсолютно точно подметили: этот текст не развивается к безумию, он в нем уже находится с первой секунды. Безумие как конец Логоса. Если Логос (мужской разум) — это воля к порядку, смыслу и структуре, то «красный смех» — это его полная капитуляция. Повторяющееся слово «безумие» — это фиксация того, что мужские причины существования мира (честь, защита, логика победы) больше не работают. Остается только кровавый, иррациональный хаос. Логос не выдерживает давления абсурда и взрывается «красным смехом».

(продолжение)